О существовании народа хунну стало известно из китайских источников. Его наименование оказалось гораздо более долговечным, чем сам народ. Оно широко известно, несмотря на то, что носители его погибли полторы тысячи лет назад. Хунны оставили глубокий след в мировой истории. Двинувшись из Азии на запад, они нашли приют в Приуралье у угров. Слившись с ними, они образовали новый народ, который в Европе стал известен под названием гуннов. До сих пор нередко слово «гунн» звучит как синоним свирепого дикаря. И это не случайно, ибо хунны на протяжении тысячи лет выступали не только как созидатели, но часто и как разрушители. Народ, явившийся далеким предком другого известного народа, который объединившись под водительством своего вождя Чингиса, основал империю не менее Великую, чем держава их далеких предков.

В древности территория Китая была мало похожа на современную. Ее покрывали девственные леса и болота, питавшиеся реками, разливавшимися в половодье, обширные озера, непроходимые солонцы, и только на плоскогорьях расстилались луга и степи. На востоке между низовьями Хуанхэ (Желтой реки) и Янцзы тянулась цепь зыбучих почв. Дальше от морского берега простирались широкие озера и болота, а реки И и Хуай пропадали в заболоченной долине нижнего течения Янцзы. Буйная растительность одевала весь бассейн реки Вэйхэ; там росли величественные дубы, всюду виднелись группы кипарисов и сосен. В лесах жили тигры, ирбисы, желтые леопарды, медведи, буйволы, кабаны; вечно выли шакалы и волки.

Борьба с реками испокон веков занимала большое место в жизни китайского народа. В сухое время года они сильно мелели, но стоило пройти дождям в горах, как они вздувались и выходили из берегов. Разлившись, реки теряли скорость течения и откладывали наносы. Одна часть древних насельников Северного Китая ушла от бушевавших вод в горы, где поддерживала свою жизнь охотой, другая же часть вступила в решительную борьбу со стихией рек — это были предки китайцев. Трудолюбивые земледельцы с глубокой древности стали сооружать дамбы, чтобы спасти свою жизнь и свои поля от наводнений. На территории Китая издавна жили племена, имевшие различных предков. На землях, где они обитали, каждое племя развивало свою собственную культуру. Эти племена нередко боролись друг с другом. Согласно исторической традиции, уже первая из китайских династий, полулегендарная Ся (самоназвание китайцев), вступила в борьбу с племенами, населявшими территорию Китая в III тысячелетии до н.э., которые назывались жуны и ди. Они населяли лесистые горы, тогда как предкам китайцев достались низины. Севернее, в сухих степях, жили племена хуньюй. Из легенд известно, что в 2600 г. до н.э. «Желтый император» предпринял против них поход. В китайском фольклоре сохранились отголоски борьбы «черноголовых» предков китайцев с «рыжеволосыми дьяволами». Китайцы выиграли тысячелетнюю войну. Они оттеснили «варваров» в горы, степи и даже южные джунгли, но эта победа не была окончательной.

В ту эпоху хуннов еще не было. Но после того как была низвергнута династия Ся, сын последнего царя Шун Вэй с семейством и подданными ушел в северные степи. По китайской традиции, он считается предком хуннов. Согласно ей, хунны возникли из смешения китайских эмигрантов и степных кочевых племен. Несомненно, что эти легендарные сведения лишь очень приблизительно отражают историческую действительность, но было бы неправильно отрицать в них рациональное зерно.

Кто же были эти загадочные племена, с которыми смешались соратники Шун Вэя? Окраину Гоби в древности китайцы называли «песчаной страной Шасай» и считали родиной динлинов. По данным антропологии, здесь в это время смешивались европеоидный короткоголовый тип с монголоидным узколицым, т.е. китайским. Монголоидный широколицый тип был распространен в то время на север от Гоби. Они были потомками аборигенов Северного Китая, оттесненных «черноголовыми» предками китайцев в степь еще в III тысячелетии до н.э. Так образовался первый прахуннский этнический субстрат, ставший хуннским лишь в последующую эпоху, когда прахунны пересекли песчаные пустыни. До тех пор они назывались ху, т.е. степные кочевники. Итак, хунны были первым народом, победившим пустыни. А для этого надо было обладать соответствующим мужеством и упорством.

События этого первого периода истории хуннов, как и второго (с 1200 по 214г. до н.э.), не нашли достаточного отражения в китайских хрониках, поэтому сведения о них отрывочны. В то самое время, когда ахейцы разоряли Трою, а хунны пересекали Гоби, чжоуский царь Вэнь-ван «силами белокурых и черноволосых» варваров совершал завоевания между морем и тибетским нагорьем. Княжество Чжоу было расположено на территории современной провинции Шэньси и имело среди своих подданных немало воинственных жунов и привыкших к пограничным схваткам китайцев. Царевич У-ван начал войну и дошел до реки Хуанхэ. В 1027 г. до н.э. он овладел всем междуречьем и обоими берегами великих рек Хуанхэ и Янцзы.

Произошло этническое смешение, в результате которого у китайцев иногда стали встречаться высокие носы и пышные бороды. Грумм-Гржимайло указывает, что многие китайские императоры имели орлиный профиль и пышную бороду, а один из героев, рыжебородый Сунь Цюань, даже носил прозвище «голубоглазый отрок». Талантливый и трудолюбивый китайский народ упорно стремился к порядку и покою, а этого невозможно было достичь при политической раздробленности. Правительство царя было бессильно против нее. Но с течением времени отдельные княжества стали укрупняться за счет своих соседей.

В «Юйгуне» Китай подразделяется на девять районов, расположенных между средним течением Хуанхэ и Янцзы и на побережье к югу от устья Янцзы, но западные области: Тибет, Цинхай, Сиан, Ганьсу, Юньнань и Гуйчжоу в Китае были еще неизвестны. «Сильные и храбрые варвары», укрытые горами, лесами и пустынями, отделили восточный центр культуры от западного средиземноморского и южного индийского надолго и прочно.

Но кто же были «варвары», отделявшие Восток от Запада? Ими не были хунны, жившие в это время гораздо севернее, в стороне от караванных путей. Некоторый свет на этот запутанный вопрос проливает Птолемей, который помещает на территории современного Китая два разных народа: синов и серов. Сины, несомненно, подлинные китайцы Цинь, а серы – это ираноязычное плямя аланов, входивших в сарматский союз, рослых рыжеволосых и голубоглазых людей, живущих за «Эмодом» (Гималаями). Что же касается хуннов, то впервые они упоминаются в 1764 г. до н.э., а следующие упоминания о них идут уже под 822 и 304 гг. до н.э. Почти полторы тысячи лет истории хуннов остаются в глубокой тени, и чтобы приблизиться к освещению этого периода, нам нужно обратить свои взгляды к истории Сибири.

Во II тысячелетии до н.э. в Южной Сибири, а также на окраине «внутреннего моря» (Гоби) обитали динлины. Они же населяли Саяно-Алтайское нагорье, Минусинскую котловину и Туву. Тип их характеризуется следующими признаками: рост средний, часто высокий, плотное и крепкое телосложение, продолговатое лицо, цвет кожи белый с румянцем на щеках, белокурые волосы, нос, выдающийся вперед, прямой, часто орлиный, светлые глаза. Эти выводы, построенные на основании письменных источников, нашли себе подтверждение и в археологии. Динлины исчезли с исторической арены в середине II в. н.э. Их южная ветвь, кочевавшая к югу от Саянских гор, перемешалась с предками хуннов, и не случайно китайцы внешним отличительным признаком хуннов считали именно высокие носы.

Китайская история сохранила описание жизни предков хуннов, в доисторический период их жизни. Это тем более интересно, что в этом описании ху мало похожи на исторических хуннов по социальному строю, но близки к ним по бытовым черточкам. В древности, по-видимому, никакого государственного устройства у хуннов не было. Отдельные семьи кочевали по степи со стадами, состоявшими из лошадей, крупного и мелкого рогатого скота и в меньшей степени верблюдов и ослов, хотя кочевой быт отнюдь не предполагал беспорядочного блуждания по степи. Кочевники передвигались весной на летовку, расположенную в горах, где пышная растительность альпийских лугов манила к себе людей и скот, а осенью спускались на ровные малоснежные степи, в которых скот всю зиму добывал себе подножный корм. Места летовок и зимовок у кочевников строго распределялись и составляли собственность рода или семьи. Так было и у хуннов.

Наиболее важны для характеристики этого периода следующие замечания: «Могущие владеть луком все поступают в латную конницу; каждый занимается воинскими упражнениями, чтобы производить набеги; сильные едят жирное и лучшее; устаревшие питаются остатками после них. Молодых и крепких уважают, устаревших и слабых мало почитают. Обыкновенно называют друг друга именами; родовых прозваний и проименований не имеют». Формой брака была не парная семья, а многоженство, причем жены переходили в числе прочего имущества по наследству: мачехи к сыну, невестки к брату, что характерно для патриархально-родового строя. Было бы неверно рассматривать это только как приниженное положение женщины; часто форма брака гарантировала женщине защиту от нищеты в случае вдовства, так как новый муж обязан был предоставить ей место у очага и долю в пище и не мог бросить ее на произвол судьбы. Все вместе указывает на какой-то прерванный исторический процесс, протекавший скорее всего еще тогда, когда хунны жили внутри Китая.

Необходимо отметить, что хунны XII в. до н.э. весьма значительно отличаются от своих китайских предков, ушедших через Гоби в Сибирь. В это время они населяли степи от Хэбэя до озера Баркуль и уже делали набеги на Китай. Описание их быта и порядков показывает на значительный прогресс: они не имеют домов и не обрабатывают землю, а живут в шатрах; они уважают старших и в установленное время года собираются, чтобы упорядочивать свои дела.

Приблизительно с 1200 г. до н.э. совершился первый переход южных кочевников через пустыню. С того времени Шамо стала проходимой, и хунны освоили оба ее края. Прежде всего возникает вопрос, почему именно в этот период переход через «песчаное море» оказался возможным. По-видимому, хуннское кочевое скотоводство развилось уже настолько, что в поисках пастбищ они двинулись на север, причем это же самое скотоводческое хозяйство обеспечило их достаточной тягловой силой. Наскальная писаница запечатлела тот «корабль», на котором предки хуннов перебрались через Гоби. Это крытая кибитка на колесах, запряженная волами, ибо для лошадей она слишком тяжела и неуклюжа.

Письменные источники не сохранили следов тысячелетней борьбы за степь, но к III в. до н.э. хунны уже были хозяевами всех степных пространств от пустыни Гоби до сибирской тайги. На берегах Енисея и Абакана рядом с бревенчатой избой появилась круглая юрта кочевника. Вместе с культурным произошло и расовое смешение. А в определенный период у древнего народа прошла и смена мировоззрений, которая соотносится с переходом от матриархата к патриархальному родовому строю. Она радикально изменила жизнепонимание и, прежде всего, отразилась на культе предков. По воззрениям того времени возвращение мертвых приносит несчастья и беды живым, тогда как ранее оно считалось неизбежным и желанным звеном круговорота жизни и смерти. С этой точки зрения понятны «искупительные» и «благодарственные» жертвы духам предков как воздаяние за невмешательство в земные дела, зафиксированные у хуннов во II в. до н.э. В связи с этим мировоззрением возникает дуалистическая система: Небо-отец – добро и Земля-мать — смерть, и отсюда вытекает солярный культ, выразившийся в изготовлении дисков и колец из белого нефрита.

Хунны тысячу лет впитывали в себя и перерабатывали эту культуру, и ее самостоятельный облик, столь отличный от китайского и даже противоположный ему, есть следствие этого факта. Почти все отмеченные обряды мы встретим с некоторыми изменениями в державе Хунну во II в. до н.э.

Близкие по крови к хуннам и менее организованные прибайкальские племена подчинились им, и к III в. до н.э. вся Центральная Монголия и степное Забайкалье составили их основную территорию. Хуннская земля на юге соединялась с уделами Янь и Чжао (современные провинции Хэбэй и Шаньси), на севере достигала Шамо, а на западе доходила до шести жунских племен, т.е. древние границы распространения хуннов совпадали с современными границами Внутренней Монголии без Барги. Впоследствии они сузились, так как степи к востоку от Хингана заселили хоры, народ монгольской расы.

Необходимо отметить, что северокитайский тип весьма разнится от монгольского. Китайцы узколицы, худощавы, стройны, а монголы широкоскулы, низкорослы, коренасты. В степи наблюдаются оба типа: чистых монголов китайцы называли дунху, т.е. восточные ху, а среди ху-хуннов преобладал китайский узколицый тип с примесью динлинских черт, например высоких носов. Разумеется, хунны и дунху-хоры на протяжении веков смешивались, и это смешение определило в значительной степени характер хуннов: динлинская неукротимость сочеталась с китайской любовью к системе и с монгольской выносливостью.

Что касается языка, на котором говорили хунну, то скорее всего, это был праязык, общий для предков тюрков и монголов, который включал в себя элементы еще более древнего (насколько можно судить по единственной дошедшей до нас фразе).

Хотя до сих пор письменность хуннов не обнаружена, возможно, она не дошла до нас из-за того, что найти древние записи на коже, бересте или бумаге не всегда возможно, имеются косвенные указания на ее существование. Так, в «Истории Троецарствия» сообщается об обмене посольствами между Китаем и Фунаном, древнейшим царством в Камбодже. Китайское посольство посетило Камбоджу между 245 и 250 гг., и, вернувшись, его участник Кань Тай, сообщая сведения об этом царстве, заявил: «Они имеют книги и хранят их в архивах. Их письменность напоминает письменность хуннов». Это сообщение чрезвычайно интересно, так как фунанцы употребляли индийский шрифт. Китайский дипломат говорит о хуннской письменности в придаточном предложении как о вещи абсолютно известной и нужной лишь для сравнения и пояснения. Еще важнее то, что он подчеркивает индийское происхождение хуннской письменности, следовательно, держава Хунну имела культурные связи с Западом. Может быть, потому китайцы эпохи Хань и считали хуннов диким народом, ибо признавали единственным источником культуры только свою собственную страну. К сожалению, фольклор и прочие проявления хуннской духовной культуры безвозвратно утеряны.

Когда заходит речь о религии, то ставятся два вопроса: во что веруешь и как? Хунны ежегодно весной приносили жертву своим предкам, небу, земле и духам. Ежедневно шаньюй дважды совершал поклонение: утром — восходящему солнцу, вечером — луне. Мероприятия начинались, смотря по положению звезд и луны. Если вдобавок учесть титул шаньюя — «рожденный небом и землею, поставленный солнцем и луною», то будет ясно, что одним из объектов поклонения был космос; поскольку хунны имели идола, изображающего его, космос был уже персонифицирован. Подобное космическое божество было известно в греческой мифологии (Уран, отец Сатурна), в индийской (древнейший из богов — Варуна, Брама), в древнескандинавской (Один). Исходя из этого, лучше всего допустить, что пышный культ персонифицированного космоса был заимствован хуннами у западных соседей, юэчжей или динлинов, так как восточноазиатские монголоиды не имели такого культа, а были полиспиритуалистами.

Полиспиритуализм на Востоке всегда точно разграничивал духов предков и духов природы. Считалось, что тех и других можно вызвать или отогнать, рассердить или задобрить. Духи эти, с точки зрения китайца или тибетца, были отнюдь не божества, а живые существа, только имеющие природу, отличную от людей: они сильны, но не всесильны, не добры и не злы по природе, но могут быть часто вредны и иногда полезны. Короче говоря, общение с духами трудно даже назвать религией, скорее это повседневная практическая магия. Хунны также верили в духов. Верили они и в загробное существование, причем в сознании кочевника оно было продолжением жизни. Отсюда пышные похороны в двойном гробу; чтобы покойнику не было холодно — облачение из парчи и драгоценных мехов; для службы ему в загробном мире — несколько сот соумирающих друзей и наложниц.

К сожалению, жестокий обычай «сопровождения» шаньюя или вельможи в загробный мир не исчерпывал всех случаев человеческого жертвоприношения. В жертву воинам, очевидно, прадедам, приносились храбрые пленники, и духи требовали жертву через уста волхвов. Отсюда видно, что человеческие жертвоприношения были связаны с сибирской струей хуннской религии, с очень древним китайским шаманизмом и, возможно, тибетской религией бон. Эта религиозная система не предполагает существования единого бога, а ограничивается почитанием демонов, существ ограниченных и злобных. С этой системой вели борьбу как конфуцианцы, почитавшие предков, так и буддисты, а позднее — христиане и мусульмане, но, несмотря на это, она удержалась до нынешних времен. В Тибете и в несколько измененных формах у тунгусов в Восточной Сибири, в Африке и т.д.

На первый взгляд кажется странным, что демонолатрия и космический культ, столь различные по происхождению и содержанию, уживались вместе, но это становится понятным, если учесть, что сферы их в миросозерцании хуннов были четко разграничены; они просто не мешали друг другу. «Космическое божество было так огромно, что не замечало демонов, а демоны делали свои дела, не касаясь мироздания»; такое мировоззрение еще не так давно бытовало среди сибирских народов и даже в Поволжье, где марийцы не могли понять, почему русский бог не уживался с Кереметью, и приносили одному свечи, а другому — жертву. Интересно другое: хунны вбирали в себя культурные представления Востока и Запада и сочетали их в оригинальных формах. Больше того, хунны воспринимали даже концепции далекой Индии. Золотой идол, отбитый у них китайцами, многими учеными считается буддийским образом из оазисов Западного края.

Разумеется, нет оснований думать, что среди хуннов были буддисты, но важно, что они о буддизме знали и интересовались им. Это указывает на широкий кругозор, несовместимый с низким уровнем культурного развития. Можно ли при этом считать их дикарями? А если прибавить стройную систему администрации и гуманные формы быта, привлекавшие даже просвещенных китайцев, то вопрос о «дикости» хуннов III–I вв. до н.э. должен непременно отпасть.

В 822 г. до н.э. хунны впервые показали себя миру. Китайская поэзия окрестила их «небесными гордецами», а грубая проза — «злыми невольниками». Первое поэтическое известие о хуннах, уже обновленных, сформировавшихся и потому грозных приводится в одной из од «Книги песен», где описывается вторжение хуннов в Китай:

В шестой месяц, какое смятение!
Боевые колесницы стоят наготове,
В каждую запряжено четыре статных коня,
Они снаряжены, как это обычно делается.
Хунну яростно вторглись,
Поэтому мы должны были спешно выступить;
Чтобы освободить столицу,
Царь приказал выступить в поход.
Мы победили Хунну,
Проявив великую храбрость…

Данные слишком скудны, чтобы оценить поход хуннов по достоинству. Не совсем ясно, был ли это просто удачный грабительский набег или серьезная война, рассчитанная на захват территории. Первое вероятнее, но и в этом случае, видимо, действовали большие и организованные массы. Для отражения противника потребовалась мобилизация – война была нелегкой. Однако, в конце концов, хунну были оттеснены на Север и забыты еще на 500 лет, в течение которых в степях Центральной Монголии и Южного Забайкалья складывалась их оригинальная культура, которой предстояла большая будущность.

Их основным занятием по-прежнему оставалось скотоводство, но к тому времени они уже в совершенстве овладели техникой литейного дела. Широта культурных связей хунну простиралась от Китая до Алтая, Минусинской котловины и Средней Азии. У них еще были прочны общинно-родовые связи (это не значит, конечно, что не было богатых или бедных семей, но и те и другие находились в рамках патриархального рода). Патриархальный род — это строй аристократический. Заслуженные воины, старейшины и вожди составляют его верхушку, и их могилы должны иметь отличие от могил рядовых их соплеменников. Таковыми являются «оленные камни», плиты, украшенные изображениями оленей, солнечного диска и оружия. На изготовление их затрачивался труд настолько большой, что он был непосилен одной семье покойника. Очевидно, это было общественным делом.

К 209 г. до н.э. мы обнаруживаем у хунну царские могилы. И это понятно, так как лишь тогда произошла консолидация родов и была установлена твердая центральная власть. До этого хунны были просто конфедерацией родов. А В IV в. хунны усилились настолько, что перешли обратно на южную сторону Гоби, и китайцы были вынуждены защищаться. Памятниками этого столкновения остались Великая китайская стена и плиточные могилы во Внутренней Монголии.

В 214 г. до н.э. войска объединенного Китая окончательно подавили сопротивление жунов, хотя эта победа принесла северокитайским княжествам больше вреда, чем пользы, поставив их в непосредственную близость со степными хуннами, а последние оказались гораздо более свирепыми и опасными врагами. Так как построение крепостей не останавливало хуннских набегов; к тому же выяснилось, что лучше терпеть небольшие потери от грабежа со стороны соседей, чем строить столь громоздкие сооружения, не приносящие ожидаемого эффекта. Поэтому князья предпочли организовать легкую конницу, и впоследствии этот план борьбы расценивался как лучший из всех применявшихся.

Тактика хуннов заключалась в молниеносных набегах маленькими отрядами. Такие отряды рыскали по всем пограничным районам, но встречали отпор со стороны расположенных там китайских гарнизонов. Чтобы обезопасить себя от них, хунны стали увеличивать численность. Воспользовавшись этим, китайский полководец Ли Му, при значительном перевесе сил, основательно разгромил кочевников.

Со временем китайское княжество Цинь (Чин или Син), давшее Китаю его современное название, осуществило объединение всей страны. Располагая огромными средствами, император решил обезопасить свою северную границу и предпринял сооружение Великой стены, отделившей Китай от евразийских степей. Уже существовавшие разрозненные стены было решено соединить в единую мощную цепь укреплений. Работы велись днем и ночью; когда выяснилось, что людей не хватает, на строительство отправили военнопленных и осужденных преступников. Условия работы были исключительно тяжелы, и много трупов похоронили в земляной насыпи стены. Но вот строительство закончилось. Стена протянулась на 4 тыс. км., а высота ее достигала 10 м, и через каждые 60-100 м высились сторожевые башни. Но когда работы были закончены, оказалось, что всех вооруженных сил Китая не хватит, чтобы организовать эффективную оборону на стене.

В 11 г. н.э. Ян Ю в своем докладе писал: «Цинь Ши-хуанди, не перенося и малейшего стыда, не дорожа силами народа, сбил Долгую стену на протяжении 10000 ли. Доставка съестных припасов производилась даже морем. Но только кончилось укрепление границы, как Серединное государство совершенно истощилось, и Дом Цинь потерял престол». Действительно, стена не остановила хуннских набегов, и династия Хань вернулась к системе маневренной войны.

Однако постройку Великой стены нельзя считать бессмыслицей. Если бы у Китая хватило средств на содержание постоянных гарнизонов на стене, то коннице хуннов было бы затруднительно ее форсировать. Но не только цели обороны преследовало циньское правительство, возводя стену. В докладе чиновника Хоу Ина указывается, что пограничные племена, угнетаемые китайскими чиновниками, невольники, преступники и семьи политических эмигрантов только и мечтают бежать за границу, говоря, что «у хуннов весело жить». Через стену же, даже неохраняемую, нельзя было перетащить лошадей, без которых передвижение в азиатских просторах было невозможно. Это же обстоятельство препятствовало набегам небольших отрядов кочевников, стесняя их в выборе путей для нападения на оседлые области Китая. Для охраны стены использовали иногда преступников, заменяя им наказание военной службой на границе, но это были ненадежные войска, склонные к дезертирству.

Иногда вокруг стены селили крестьян, которым вменялась в обязанность охрана границы, но из этого также ничего не получалось, так как крестьяне не имели военной выучки. В конце концов, охрану предоставили пограничным кочевым племенам — потомкам жунов и остаткам племени ху. Несмотря на то, что эти пограничники сами были не прочь пограбить или изменить и перейти на сторону хуннов, они все-таки были более надежной стражей.

В 214г. Цинь Ши-хуанди отправил на север полководца Мэнь Тяня с огромным войском. Войска перешли Желтую реку и заняли предгорья Иньшаня. Хунны потеряли лучшие земли в горах, «привольные лесом и травою, изобилующие птицей и зверем», где они могли заготовлять луки и стрелы, и откуда было легко совершать набеги. В это время хунны уже имели шаньюя, который был, как можно думать, не абсолютным монархом, но постоянным, даже пожизненным, вождем. Незадачливый хуннский шаньюй Тумань вместе со своим народом откочевал в Халху, спасаясь от копий китайской пехоты в просторах пустыни Шамо. Но даже там для обеспечения покоя ему пришлось отдать в заложники своим соседям юэчжам старшего сына Модэ. Казалось, что с хуннами покончено и что их соседи разделят между собой степи. Но история судила иначе!

Шаньюй Тумань имел двух сыновей от разных жен. Для того чтобы обеспечить престол любимому младшему сыну, он решил пожертвовать старшим — Модэ и отдал его в заложники юэчжам. Затем напав на них, Тумань надеялся, что они его убьют. Но Модэ оказался человеком решительным. Ему удалось похитить коня и вернуться к отцу, о предательстве которого он, конечно, знал. Тумань, искренне восхищенный удалью Модэ, не только не убил его, но дал ему в управление тумен (10000 семейств).

Модэ немедленно начал обучать военному делу свою конницу и научил ее пользоваться стрелой, издававшей при полете свист. Он приказал всем пускать стрелы лишь вслед за его свистящей стрелой; невыполнение этого приказа каралось смертной казнью. Чтобы проверить дисциплинированность своих воинов, Модэ пустил свистящую стрелу в своего аргамака и не выстрелившим в великолепного коня приказал отрубить головы. Через некоторое время Модэ выстрелил в свою красавицу-жену. Некоторые из приближенных в ужасе опустили луки, не находя в себе сил стрелять в беззащитную молодую женщину. Им немедленно были отрублены головы. После этого Модэ на охоте направил стрелу в аргамака своего отца, и не было ни одного уклонившегося. Увидев, что воины подготовлены достаточно, Модэ, следуя за отцом на охоту, пустил стрелу в него, и шаньюй Тумань в ту же минуту превратился в ежа — так утыкали его стрелы.

Воспользовавшись замешательством, Модэ покончил с мачехой, братом и старейшинами, не захотевшими повиноваться отцеубийце и узурпатору, и объявил себя шаньюем. Дунху, узнав о междоусобице, решили воспользоваться ею и потребовали замечательного коня — сокровище хуннов и любимую жену Модэ. Старейшины в негодовании хотели отказать, но Модэ сказал: «К чему, живя в соседстве с людьми, жалеть для них одну лошадь или одну женщину?» — и отдал то и другое. Тогда дунху потребовали полосу пустыни (на юго-запад от Калгана), неудобную для скотоводства и необитаемую. Земля была, собственно говоря, ничья; пограничные караулы стояли по окраинам ее: на западе хунны, на востоке дунху.

Старейшины сочли, что из-за столь неудобной земли незачем затевать спор: «Можно и отдать». Но Модэ заявил: «Земля есть основание государства, как можно отдавать ее?!» — и всем, советовавшим отдать, отрубил головы. После этого он пошел походом на дунху. Они не ожидали нападения и были наголову разбиты. Вся их территория, скот и имущество достались победителю. Вся степная часть Маньчжурии оказалась в руках Модэ. По возвращении из похода он не распустил войска, а напал на юэчжей и прогнал их на запад. С этого времени началась длительная война между ними и хуннами.

Таковы подробности основания хуннской державы, сообщаемые Сыма Цянем. Многое здесь, возможно, прибавлено и приукрашено и самим историком и его осведомителями, но главное, видимо, верно: Модэ объединил 24 хуннских рода и создал державу, настолько сильную, что китайцы сравнивали ее со Срединной империей!

P.S. Уважаемый читатель, ваши вопросы и предложения по поводу прочитанного Вы можете прислать на наш e-mail: alatasa@mail.ru - Мы обязательно рассмотрим их и постараемся Вам ответить.

связаться с нами alatasa@mail.ru

2008