Данную статью мы хотели бы посвятить, возможно, одному из самых мистических произведений, созданных великим гением «Уильяма Шекспира», не столь значительному по объему, сколь по своему значению и глубине содержания. Из всех ста пятидесяти четырех сонетов, быть может, наиболее живым и сохранившим свою силу и впечатляемость является Сонет 66, который совершенно не утратил своей актуальности, впрочем, как и остальные произведения «Потрясающего Копьем». Лион Фейхтвангер характеризует этот сонет как величественные, полные отчаяния стихи, в которых предъявляется обвинение растленности века, а М. Морозов, говорит, что Сонет 66 можно поставить эпиграфом ко всем великим трагедиям Шекспира.

Прежде, чем мы перейдем к самому произведению, мы хотели бы пояснить, почему имя автора взято нами в кавычки. Сегодня, уже ни для кого не секрет (разве что для ортодоксальных литературоведов, чьей задачей является не столько исследования, сколько поддержание общественного мнения в определенных, ранее принятых, рамках), что автором бессмертных произведений Шекспира не является «великий Стратфордец» Шакспер, как бы кто ни пытался вдувать новую жизнь в этот миф снова и снова. И какую бы позицию в споре не занимали шекспироведы, отрицать существование проблемы, служащей предметом неутихающей дискуссии в мировом шекспироведении, уже невозможно, а причастность к творчеству Шекспира Фрэнсиса Бэкона уже не вызывает сомнений.

Священник Джеймс Уилмот, который был страстным почитателем Шекспира, после 15 лет безуспешных поисков его рукописей, в 1785 г. выдвинул эту версию, а англичанка Делия Бэкон в 1857 г. в своей книге «Разоблачённая философия пьес Шекспира» развила данную тему и предложила, что подлинным автором пьес Шекспира был целый кружок единомышленников во главе с Фрэнсисом Бэконом – знаменитым английским философом, литератором, композитором и математиком. Бэкон, который жил в 30 километрах севернее Лондона, возле города Сент-Олбанс, возглавлял общество розенкрейцеров и был их наставником и Учителем. Первыми литературными произведениями этого коллектива, были две поэмы, написанные на сюжет Овидия, к которому также часто обращается в своих произведениях и «Шекспир». В пятом акте пьесы «Тщетные усилия любви» произносится странное слово, состоящее из 27 букв – «honorificabilitudinitatibus». Непонятное по смыслу, оно оказалось одной из математических шифровок, числовое значение букв которого, соответствовало знаменитому розенкрейцеровскому числу – 287.

М. Литвинова доказывает, что произведения Шекспира были созданы совместным творчеством Бэкона и Роджера Меннерса, графа Рэтленда. Бэкон сочинял сюжеты, а Рэтленд переписывал их поэтическим языком. Таким образом, писались пьесы первого десятилетия. После 1603 г. Рэтленд писал один. И сонеты Шекспира написаны только последним. Эпитет «Shakespeare» или «Shake-speare» («потрясающий копьем»), который приняли авторы, относится к образу Афины Паллады, потрясающей копьем, покровительницы университета «Грейзинн», где они учились, а Бэкон даже одно время постоянно там жил. Главным делом своей жизни Бэкон считал борьбу с невежеством, а своей музой он называл богиню мудрости Афину Палладу, обычно изображаемую с копьем. Паллада значит — «потрясающая» (cм. статью).

Литвинова также обращает внимание на шекспировский портрет с одинаковыми рукавами в Первом Фолио. Она делает предположение, что эти рукава символизируют две правые пишущие руки - значит, за пьесами Шекспира стоят два автора. К тому же в книге сонетов, изданной в 1640 году у Шекспира, изображенного на титульном листе, вторая правая рука закрыта плащом. То есть издатели сонетов знали, что их писал один человек. И вообще, сравнение портрета Шекспира с портретами Бэкона выявляет значительное сходство, а основное различие связано с ретушью. Так линия, идущая от уха к подбородку, может говорить о том, что это маска. Обращается внимание на то, что голова на портрете Шекспира не связана с телом, а покоится на воротнике. Но самое странное – это камзол, одна половина которого одета задом наперед.

В детстве оставшийся без отца Роджер Мэннерс находился под опекой первого королевского министра лорда Берли и считался «ребенком государства» (вспомним первую строку шекспировского Сонета 124 - «If my dear love were but the child of state»). Это выражение употреблялось редко и немногими. Вскоре Берли передал заботу о воспитании юного графа Фрэнсису Бэкону.

Джеймс Уилмот обнаружил в произведениях Шекспира множество мыслей, выражений и слов, заимствованных из записной книжки Фрэнсиса Бэкона 1595 г., которая при его жизни не публиковалась. Более того, он обнаружил в бэконовских и шекспировских произведениях одни и те же «ошибки» при цитировании античных авторов. А также, что у обоих было одинаковое видение исторического процесса и один любимый образ – «колесо Фортуны». В пьесах Шекспира присутствует довольно много мистики и настоящих розенкрейцеровских посланий и шифрограмм.

Известно, что Бэкон придумал систему тайнописи еще молодым человеком, назвав ее «двухбуквенным шифром» и описал ее в двух работах «Успех познания» и «О достоинстве и приумножении наук». Это была стеганографическая бинарная система, в которой с помощью шрифтов двух видов (названных A и B) в буквы произвольного текста скрытно вносилась дополнительная информация. Французский генерал Картье обнаружил в книге Бэкона «Новый Органон», что текст был явно набран шрифтами двух видов. Он был профессиональным криптографом, и потому без особого труда разбил двоичную последовательность на буквы и вскрыл смысл зашифрованных слов. В результате был прочитан таинственный документ, оказавшийся автобиографией Френсиса Бэкона, в которой разоблачались многие тайны английского двора. В этом документе Бэкон перечисляет свои псевдонимы, под которыми были изданы его многочисленные труды, среди которых указано и имя Уильяма Шекспира.

Так как Рэтленд был ближайшим другом, родственником и соратником графа Эссекса, о горячей симпатии к которому говорит Шекспир в «Генрихе V», то трагический перелом в творчестве Шекспира совпал с провалом эссексовского мятежа, в котором принял участие и Рэтленд, и за что он был жестоко наказан, унижен, и разорен. Отзвуки трагической истории Эссекса слышатся в «Тимоне Афинском», «Юлии Цезаре» и «Кориолане». А вот смерть Елизаветы I для графа означала конец ссылки и разорения, появление надежды на лучшее будущее, поэтому Шекспир никак не откликнулся на это событие, в то время, когда смерть королевы была оплакана многими поэтами Англии.

Новый король Иаков пожаловал Рэтленду почетные посты и полностью восстановил Рэтланда во всех правах и избавил от уплаты разорительного штрафа. Он возвел в рыцарское достоинство братьев Рэтленда и других близких ему людей. Женой Рэтленда стала дочь великого поэта Филипа Сидни – Елизавета, которую некоторые исследователи считают соавтором Рэтланда в проекте «Уильям Шекспир». Она была талантливой поэтессой и подобно мужу всегда скрывала свое авторство. С ее двоюродным братом графом Пембруком и его матерью Мэри Сидни-Пембрук Рэтленда связывала тесная дружба. Считают, что именно граф Пембрук передал издателю шекспировские сонеты, ему же посвящено посмертное Великое Фолио, инициатором появления и редактором которого была Мэри Сидни-Пембрук. В шекспировских сонетах несколько раз обыгрывается родовое имя Рэтленда - Мэннерс. Аналогично поступает и Бен Джонсон в поэме, посвященной памяти Шекспира в Великом фолио. Джонсон хорошо знал Рэтлендов и неоднократно подтверждал, что знал Шекспира.

После смерти графа Рэтланда в возрасте 35 лет, его жена Элизабет, согласно их договорённости, покончила жизнь самоубийством. Что само по себе является весьма странным фактом. Если, например, для индийского общества подобное могло бы рассматриваться как обычное дело, то для средневековой Европы это больше похоже на символ или пафос, сродни истории Ромео и Джульетты. И кто знает, что произошло на самом деле? Как говорит один из Учителей Агни Йоги:

«Происходит гораздо больше чудесного, нежели принято думать. Можно привести некоторые исторические примеры, как выдающиеся люди бесследно исчезали. Те же, которые не могли, по разным причинам, скрыться, те, как бы умирали, приказывая плотно закрыть себя и густо засыпать цветами. В ночное время приходили неизвестные и совершали обмен, уезжая с мнимоумершим. Указать можно не один случай в Азии, в Египте, в Греции, когда события требовали такого превращения. История, конечно, изображает совершенно превратно эти события. Пустые гробницы и таинственные сожжения могут напомнить о многом неизвестном для обывателя».

Смерть четы Рэтленд совпадает с прекращением шекспировского творчества. В шекспироведении общепризнано, что последняя шекспировская пьеса «Генрих VIII» (1613 г.) была дописана Джоном Флетчером, хотя Уильям Шакспер жил еще три года, а через несколько месяцев после смерти Рэтлендов получил от их дворецкого 44 шиллинга золотом, о чем имеется расписка, и навсегда покинул Лондон. Надгробие Шекспира в его родном городе Стратфорде на Эйвоне заказали Рэтланды, и оно очень похоже на надгробие самого Рэтланда. О дворянском гербе для Шекспира тоже хлопотал лично Рэтланд.

Тайна Шекспира – это, прежде всего, тайна гения и тайна творчества, поэтому надо отметить, что речь идет не о его «разоблачении», а о постижении. Загадка эта кроется не столько в подлинности имени автора, сколько в его гении, равного которому нет во всей истории мировой литературы. Поэтому и обращениям к этим гениальным произведениям нет числа, равно как и переводам.

И в русской поэзии этому сонету уделено много внимания. Его переводили много раз не только стихами, но и прозой. И так как каждый новый перевод - это новое прочтение и новое толкование произведения, то представляет большой интерес проследить за разными переводами этого сонета и сопоставить их друг с другом. Семантика слова в шекспировских пьесах бывает довольно сложна. Он нередко употребляет одно слово в двух или нескольких значениях одновременно, что часто оказывается для переводчика камнем преткновения. Хотя в тоже время слог этот кристально ясен, так как Шекспир предпочитал грамматической правильности краткость и смысловую емкость. Соблюсти эту ясность и выразительность мысли, простоту и многозначительность слова, четкость построения предложения и всего сонета в целом, гармонически сочетая все эти элементы, и определяются задачи переводчика.

Сравнительно просто обстоит дело, когда оригинальное произведение дает возможность найти основные элементы, определяющие характер произведения: стиль языка, образы, размер и рифма, движение стиха или игра слогов и звуков, тогда воспроизведя их с максимальной полнотой и точностью, все остальное может быть преобразовано. Но как быть с произведениями, где все элементы стиха настолько уравновешены и сгармонизированы, что ни один из них не имеет сколько-нибудь самодовлеющего значения? А ведь именно таковы лучшие образцы мировой лирики. Когда требуется пересоздать поэзию как таковую, все установки, связанные с поэтикой оригинала, представляют собой лишь техническую и второстепенную сторону дела. Главное здесь — приобщиться к тому строю чувств, которым продиктовано оригинальное произведение, и тут каждый мастер проявляет свою индивидуальность.

SONNET 66

Tired with all these, for restful death I cry,
As, to behold Desert a beggar born,
And needy nothing trimm'd in Jollity,
And purest Faith unhappily forsworn,
And guilded Honour shamefully misplaced,
And maiden Virtue rudely strumpeted,
And right Perfection wrongfully disgraced,
And Strength by limping sway disabled,
And Art made tongue-tied by authority,
And folly doctor-like controlling Skill,
And simple Truth miscall'd simplicity,
And captive Good attending captain ill:

Tired with all these, from these would I be gone,
Save that, to die, I leave my Love alone.

На фоне нескольких десятков переводов Сонета, особенно можно выделить переводы С. Маршака и Б. Пастернака. Первый вариант выполнен в высоком стиле - торжественные слова, величавая приподнятость речи. Это позиция трибуна, апостола добродетели, гневно обличающего общественные пороки. Поэт мыслит исключительно абстрактными категориями, бросая великолепно вылепленную риторическую тираду в глаза обществу.

Сонет 66

Зову я смерть. Мне видеть невтерпеж
Достоинство, что просит подаянья,
Над простотой глумящуюся ложь,
Ничтожество в роскошном одеянье,
И совершенству ложный приговор,
И девственность, поруганную грубо,
И неуместной почести позор,
И мощь в плену у немощи беззубой,
И прямоту, что глупостью слывет,
И глупость в маске мудреца, пророка,
И вдохновения зажатый рот,
И праведность на службе у порока.

Все мерзостно, что вижу я вокруг...
Но как тебя покинуть, милый друг!

Теперь рассмотрим перевод Б. Пастернака.

Сонет 66

Измучась всем, я умереть хочу.
Тоска смотреть, как мается бедняк,
И как шутя живется богачу,
И доверять, и попадать впросак,
И наблюдать, как наглость лезет в свет,
И честь девичья катится ко дну,
И знать, что ходу совершенствам нет,
И видеть мощь у немощи в плену,
И вспоминать, что мысли замкнут рот,
И разум сносит глупости хулу,
И прямодушье простотой слывет,
И доброта прислуживает злу.

Измучась всем, не стал бы жить и дня,
Да другу трудно будет без меня.

Первые же слова — простые и разговорные до приземленности — создают естественную интонацию, лишенную какой бы то ни было литературности, но полную подлинного чувства. Это иной ключ перевода, иная человеческая позиция поэта. Здесь звучит не громкий пафос обличения, а тихо произносимая жалоба до смерти уставшего, измученного жизнью человека. Он не возмущается, не негодует, — ему «тоска смотреть» на все, что вокруг. Именно таким настроением и проникнут 66-й сонет Шекспира, первая строка которого в подстрочнике значит: «уставший от всего (или: измученный всем), я мечтаю об умиротворяющей (буквально: успокаивающей) смерти».

Это лирическая исповедь, в которой явления, подаваемые в первом переводе извне, просвечиваются изнутри, ибо они — достояние и боль поэта. В то время, когда у Маршака «И девственность, поруганная грубо» (то есть совершено насилие), у Пастернака – «И честь девичья катится ко дну». Сама катится, что передает более глубокий и трагический смысл явления: ощущается стихийная неотвратимость падения общественных нравов. То же и в подлиннике, где про девичью честь сказано, что она «strumpeted»; от старинного слова «strumpet» (проститутка) Шекспир образовал глагольную форму, причастие. В том же духе и дальше. Трагедия не только в перевесе зла над добром, но и в примиренности добра со своим бессилием.

У Маршака: «И вдохновения зажатый рот...», где «вдохновение» хотя и близко к оригинальному «art», все же оно не является достоянием общества, а состояние индивидуального духа, неуловимая вещь в себе. А у Пастернака – «И вспоминать, что мысли заткнут рот». Его «мысль», в определенном значении (и в данном контексте) не сводится к одному только рациональному началу, а приближается к понятию духовного творчества вообще. Так же можно воспринимать и слово «art», которое имеет в английском языке более широкий смысл, чем слово «искусство» в русском. Они являются уже общественной функцией, подавление которой есть социальное зло.

Английский сонет, как известно, в отличие от итальянского, состоит из трех четверостиший и заключительного двустишия, в котором как бы подводится итог всему его содержанию. То же мы видим и в 66-м сонете Шекспира. Три его четверостишия и в смысловом, и в композиционном отношениях составляют единое неразрывное целое. Заключительное же двустишие (и по своей связи с предшествующим, и по своему эмоциональному тону), будучи итогом, эмоционально-смысловым концентратом произведения, так своеобразно и значительно, что передача его русскими переводчиками требует особого рассмотрения.

И у Маршака эти строки не сильнее, а слабее остальных, так как переживание направлено не столько на друга, сколько на самого автора. Вопросительно-восклицательный оборот, которого нет в оригинале, придает кокетливость и легковесность последней строке. Сочетание слов «милый друг» в русском языке с некоторых пор приобрело игривый или иронический оттенок, и при этом обличение продолжается: «Все мерзостно», в то время как Шекспир, в нарушение формальных правил сонета, предпоследней строкой почти повторяет первую, что имеет громадный смысл, и с чем в данном случае не пожелал считаться переводчик.

Пастернак воспроизвел эту особенность неукоснительно:

«Измучась всем, не стал бы жить и дня,
Да другу трудно будет без меня».

Это — пронзительное двустишие, поэтическое могущество которого не нуждается ни в каких комментариях. Перевод Пастернака сам по себе является большим поэтическим произведением, цельным и прочувствованным от начала до конца. Содержание в узком смысле воспроизведено ним с достаточно большой близостью к оригиналу. Но учитывать надо не только это, а и многое другое, и прежде всего ключ, в котором звучит произведение. И хотя оригинал и перевод написаны в разных ключах, все-таки основная мысль и настроение, по нашему мнению, переданы очень тонко.

И в завершение, пользуясь возможностью и, воспевая Великий гений и творческое наследие «Потрясающих Копьем» поэтов, приведем и свой вариант.

Сонет 66

Измучась всем, я к смерти вопию,
На паперти Достоинство узря,
Ничтожество в убранстве Праздности
И Веру, ложью преданную зря,
Хвалу и Честь, что не заслужены,
И Девственность в торгах за золотой,
И Совершенство обесчещенным,
Шатанье Силы, ставшею хромой,
И Творчество, хранимое немым,
А Опыт под контролем у глупца,
И Честность, чтимой тщетой у толпы,
Добро же в услужении у Зла.

Измучась сим, я бы уйти желал,
Коль тем Любовь мою б не оставлял.

Дмитрий Едимент

P.S. Уважаемый читатель, ваши вопросы и предложения по поводу прочитанного Вы можете прислать на наш e-mail: alatasa@mail.ru - Мы обязательно рассмотрим их и постараемся Вам ответить.

связаться с нами alatasa@mail.ru

2008